10.11.2008

Российское образование коррумпировано. Это неоспоримый факт. Все реформы образования тем или иным образом были направлены на то, чтобы какм-либо образом побороть эту проблему. Однако, как говориться, воз и ныне там. На проходившем в Москве III Всероссийском социологическом конгрессе, сотрудник Санкт-Петербургского филиала ГУ-ВШЭ Кирилл Титаев представил доклад на тему коррумпированности отечественного образования, который записала Наталья Иванова-Гладильщикова.

Сегодня оборот коррупционных денег в образовании составляет ежегодно до полумиллиарда долларов. 40% студентов вступают в коррупционные отношения с преподавателями. И это только те, кто готов об этом говорить. При этом ситуация очень разная в разных вузах и на разных факультетах. На некоторых кафедрах в коррупционные отношения регулярно вовлечено 95% студентов, а годовые расходы на взятки для одного учащегося доходят до 50 тысяч рублей, в других коррупции нет вовсе. При этом если сегодня начать сажать преподавателей за взятки, система российского высшего образования в одночасье рухнет.
Я постараюсь разобраться в тех институциональных механизмах, которые перестали работать в российском вузе и позволили коррупции стать опорой российской вузовской системы.
В западной экономической традиции принято полагать, что вознаграждение преподавателя складывается из финансового вознаграждения и академического вознаграждения (удовольствия от преподавания, свободного графика, возможности работать в нескольких местах, заниматься творческим трудом и т.д.). Если мы не введем понятия академического вознаграждения, нам будет совершенно непонятно, почему люди продолжают работать преподавателями в вузах, когда на аналогичных позициях в бизнесе, в управлении зарплаты стабильно больше. В России мы наблюдаем иную ситуацию. Преподаватель вынужден нести огромное бремя бюрократической нагрузки, которая зачастую выступает компенсатором академического вознаграждения. Значит преподаватель, лишенный вознаграждения академического, начинает искать материальную компенсацию. На Западе академическое вознаграждение компенсирует разрыв в зарплатах. У нас - нет, и это первая причина коррупции.
Вторым механизмом, который сдерживает коррупцию на Западе, оказывается система академических статусов. Неважно, сколько ты зарабатываешь, важно каковы твои академические достижения - они определяют твой статус. У нас же, советская история позволила выделиться большому корпусу администраторов, которые присваивали себе академические статусы. Мы все понимаем, что подавляющее большинство ректоров продвигалось по административной линии, набирая при этом академический статус (они становились докторами, профессорами, член-коррами и т.д.), что очень сильно подорвало систему релевантности академических статусов.
В результате всего этого мы наблюдаем смену системы иерархизации. Академическая иерархизация перестала выстраиваться по академическим принципам. В итоге, как в пределах любого рынка, выигрывает тот, у кого изначально больше ресурсов. Чем больше у меня ресурсов, тем успешней я играю в пределах вуза, и тем быстрее я продвигаюсь вверх. В российском случае ресурсы из академических превратились в материальные. Вверх двигался не тот, кто имел более высокий академический статус, а тот, у кого больше материальных средств.
Что для нас крайне важно? То, что легальных финансовых ресурсов в вузах 1990-х годов было крайне мало. Бюджетное финансирование запаздывало и было очень небольшим. Но при этом возможностей для получения нелегальных, полулегальных ресурсов у административного корпуса было множество. В 1995 году, по оценкам тогдашнего Госкомимущества до 70% вузовских площадей находились в аренде. Из этих семидесяти процентов, девяносто пять было в нелегальной или полулегальной аренде.
За счет этого ректорский корпус, администраторы обеспечили хоть какое-то выживание отечественной вузовской системы (безусловно, в первую очередь их интересовало выживание ректорского корпуса). Но и вуза - тоже. Потому что нельзя быть ректором, если нет вуза.
При этом именно возможность работать с неформальными финансовыми потоками, зачастую нелегальными, стало одним из главных принципом отбора кадров. Ректор, не умеющий работать с нелегальными деньгами, не мог быть руководителем в 1990-е годы.
Соответственно, мы увидели и рост роли коррупции в вузе в целом. Ведь "кормить" своих людей должен был не только ректор, но и декан, зав. кафедрой и т.д. Эта ситуация была массовой. Мы все понимаем, что преподавателей отправляли (и отправляют) "подкормиться" на заочников. Не только потому, что за заочников платят, но и потому, что это - коррупционный поток. Кроме того, преподавателей отправляли на дисциплины, которые считаются более коррупционно емкими. Если мы посмотрим забавное исследование, которое делали наши коллеги из Хабаровска на базе одного технического факультета, то увидим, что наиболее авторитетный по данным социометрии человек, обычно ведет самый коррупционно емкий курс - сопромат и теормех.
Соответственно, если для ректоратов основным потоком стали внешние неформальные деньги, то для деканов, зав. кафедрами ими стали деньги коррупционные.
Примерно с 1995-го - 1998-го годов начинается внутреннее перераспределение коррупционных бюджетов. Деньги уже не остаются в руках тех, кто их, грубо говоря, со студентов собрал. Кафедра, как институционально оформленная величина, начинает становиться центром сбора этих денег. Таким образом, способность управлять коррупционными потоками становится еще одним признаком, по которому начинает выстраиваться вузовская иерархия. Заведующий кафедрой это тот, кто способен квалифицированно перераспределить потоки нелегальных денег.
И соответственно, если представить себе ситуацию, что сегодня мы вдруг выдернем коррупцию, уберем нелегальные деньги из вузовской системы, разрушатся традиционные иерархии, которые нечем заменить.
Я хотел бы продолжить дискуссию, начатую нами около года назад с людьми, которые занимались созданием Федерального университета в Красноярске. Они говорили: мы сейчас объединим вузы, разрушим сложившиеся внутренние неформальные иерархии, после чего увидим, как на разрушенном пространстве вузов будут созданы новые, правильные, построенные на принципах академических стандартов, иерархии. Однако пока, судя по первым сведениям о ситуации в Красноярске, мы видим, что там заново выстраиваются те же самые иерархии. Основанные на способности людей привлекать неформальные средства и управлять ими.
Таким образом - неформальные деньги оказываются фундаментом российской вузовской системы.
Ответы на вопросы:
Какими методами выявлялись факты коррупции?
Как выявлялись факты коррупции? Мы использовали данные двух видов. Первое - опросы-свидетельства студентов и преподавателей. Результат обычно такой: 40% студентов говорят: я регулярно даю взятки, и в 6-7 раз меньше преподавателей признаются, что берут их. Это понятно: в российской культуре традиционно дача более легитимна, чем прием. У меня около двадцати кейсов, собранных за пять лет. Я просто разговариваю с несколькими людьми на доверительном уровне и выстраиваю модель этого, конкретного кейса так, чтобы выяснить, есть ли на факультете нелегальные деньги, и как эти деньги двигаются. Узнаю, как кафедра участвует в отмывании муниципальных денег (это случается часто), как они перенаправляют нелегальные студенческие деньги.
Я только начинаю изучать потоки, которые идут сверху (уровень ректорат-деканат очень сложный). Но есть некоторые общие правила.
Существуют факультеты или отделения, которые созданы специально для того, чтобы целиком кормить весь вуз. Часто это филиалы, которые занимаются только подготовкой заочных специалистов. Коррупционные деньги оттуда распределяются по всей иерархической системе. У меня есть серия интервью, сделанных в одном из регионов, где видно, как деньги поднимаются до уровня ректората.
Различается ли ситуация в разных вузах?
Конечно, но интересно, что внутри вуза спектр вариантов очень широк. Там может быть факультет, который работает на мировом уровне и никогда не берет денег, и факультет, который хуже среднестатистического ПТУ, живущий только за счет взяток. Но, к сожалению, все количественные исследования сфокусированы на вуз в целом. Мы не можем изучать коррупцию на существующих массивах данных - про каждый вуз нам говорят только среднюю температуру по больнице. По предварительным данным, лучше ситуация на старых факультетах, не переживших больших реформ. Это старые кафедры, практически некоррумпированные, где средний возраст преподавателя, как в одном из моих кейсов, 64 года, профессора - 72, а самому молодому преподавателю - 47 лет.
Не существует никаких особых отличий по специальностям. Есть экономические факультеты (которые обычно называют самыми коррумпированными), не затронутые коррупций, а есть математические и технические факультеты, (объявляемые обычно идеалом) в которых все покупается от начала и до конца.
Есть ли позитивные примеры?
Один кейс очень актуален сегодня. Он дает некоторую надежду и перспективу. Речь идет о техническом факультете одного технического вуза, который сам породил тех, кто поборол коррупцию. На факультете в течение десяти лет прочно доминировали неформальные экономические отношения; об этом впрямую говорили и писали в газетах; ректор признавал существующую проблему. Перераспределение средств деканом было весьма "эффективным", но он пытался получить еще и западные деньги. В результате "освоения" этих западных денег, вуз получил волну людей, которые защищали master of science, заканчивали нашу специальность, потом магистратуру на Западе, затем возвращались на хорошие зарплаты в родной вуз и начинали перестраивать alma mater по тому образцу, который они привезли с Запада.
Сегодня это факультет, в котором осталась старая профессура, привыкшая брать деньги, но ей теперь не дают этого делать. Там полностью письменная система контроля, и проверка студенческих работ осуществляется не преподавателем, читавшим курс, а другими людьми.
Этого удалось достичь в тот момент, когда люди, возвращавшиеся из-за границы, начали аккуратно продвигать своих представителей на должности зав. кафедрами. Понятно, что это сложно, но так может быть.
Что происходит в коммерческих вузах?
По моим оценкам сейчас большая часть коммерческих вузов просто легализует коррупционные деньги. То есть, все то, что раньше делалось за взятки, у них проходит официально, через кассу. Например, типовое внутреннее положение о пересдаче зачета или экзамена предполагает 25 пересдач. Значит, можно пересдавать до "позеленения", и все довольны: и преподаватель, которому идут деньги, и студент, и вуз, который получает свой гешефт (оплату за каждую пересдачу). Та же самая система оплаты - за прогулы лекций и семинаров.
Сможет ли ЕГЭ ликвидировать коррупцию?
В 2005-м году, когда эксперимент по ЕГЭ стал более или менее массовым, мы показали, что все вузы, вовлеченные в него, уже умеют ЕГЭ обходить. Брать взятки при поступлении по-прежнему можно. Сейчас есть рекордсмены, которым удается обходить ЕГЭ на 97-98%. Речь идет о тех, кто поступает в вуз по результатам вузовских олимпиад.

Кирилл Титаев
Русский Журнал
russ@russ.ru