«Архипелаг ГУЛАГ» должен быть включен в школьную программу

«Архипелаг ГУЛАГ» — великую книгу великой русской литературы проходят в школе в рамках обзорной программы. То есть если учитель считает важным рассказать ученикам о неизгладимой вине советской власти перед своим народом, о том, как людей без вины арестовывали, пытали, расстреливали, доводили до скотского состояния, как эти люди боялись и любили друг друга, о безднах предательства и силе духа, то он посвятит творчеству Солженицына пару часов; если же он полагает, что Солженицын своим документальным романом подточил Советский Союз и патриотическое воспитание, то дети расплатятся за него незнанием о бедах своих соотечественников. С этим произволом трудно смириться. В свое время «Комсомольская правда» пригрозила печатать «Войну и мир» в каждом номере, пока роман не издадут в полном объеме. Реакция централизованной власти была мгновенной — на радость любителям книг. Долг перед историей нынешних педагогических властей — включить «Архипелаг ГУЛАГ» в обязательную школьную программу. Эта прививка от заразы тоталитаризма, лжи и насилия столь же необходима в детстве, как прививка от оспы. Это явствует уже из предисловия Александра Солженицына к трагическому повествованию «Архипелаг ГУЛАГ».

Посвящаю всем, кому не хватило жизни об этом рассказать.
И да простят они мне, что я не все увидел,
не все вспомнил,
не обо всем догадался.
Сентябрь, 1973г. 
Году в тысяча девятьсот сорок девятом напали мы с друзьями на примечательную заметку в журнале «Природа» Академии наук. Писалось там мелкими буквами, что на реке Колыме во время раскопок была как-то обнаружена подземная линза льда — замерзший древний поток, и в нем замерзшие же представители ископаемой (несколько десятков тысячелетий назад) фауны. Рыбы ли, тритоны ли эти сохранились настолько свежими, свидетельствовал ученый корреспондент, что присутствующие, расколов лед, тут же ОХОТНО съели их.  Немногочисленных своих читателей журнал, должно быть, немало подивил, как долго может рыбье мясо сохраняться во льду. Но мало кто из них мог внять истинному богатырскому смыслу неосторожной заметки. Мы — сразу поняли. Мы увидели всю сцену ярко до мелочей: как присутствующие с ожесточенной поспешностью кололи лед; как, попирая высокие интересы ихтиологии и отталкивая друг друга локтями, они отбивали куски тысячелетнего мяса, волокли его к костру, оттаивали и насыщались.  Мы поняли потому, что сами были из тех ПРИСУТСТВУЮЩИХ, из того единственного на земле могучего племени зэков, которое только и могло ОХОТНО съесть тритона.  А Колыма была — самый крупный и знаменитый остров, полюс лютости этой удивительной страны ГУЛаг, географией, разодранной в архипелаг, но психологией, скованной в континент, — почти невидимой, почти неосязаемой страны, которую и населял народ зэков.  Архипелаг этот чересполосицей иссек и испестрил другую, включающую, страну, он врезался в ее города, навис над ее улицами — и все ж иные совсем не догадывались, очень многие слышали что-то смутно, только побывавшие знали все. Но будто лишившись речи на островах Архипелага, они хранили молчание.  Неожиданным поворотом нашей истории кое-что, ничтожно малое, об Архипелаге этом выступило на свет. Но те же самые руки, которые завинчивали наши наручники, теперь примирительно выставляют ладони: «Не надо!.. Не надо ворошить прошлое!.. Кто старое помянет — тому глаз вон!» Однако доканчивает пословица: «А кто забудет — тому два!»  Идут десятилетия — и безвозвратно слизывают рубцы и язвы прошлого. Иные острова за это время дрогнули, растеклись, полярное море забвения переплескивает над ними. И когда-нибудь в будущем веке Архипелаг этот, воздух его и кости его обитателей, вмерзшие в линзу льда, — представятся неправдоподобным тритоном   Я не дерзну писать историю Архипелага: мне не досталось читать документов. Но кому-нибудь когда-нибудь — достанется ли?.. У тех, не желающих ВСПОМИНАТЬ, довольно уже было (и еще будет) времени уничтожить все документы дочиста.  Свои одиннадцать лет, проведенные там, усвоив не как позор, не как проклятый сон, но почти полюбив тот уродливый мир, теперь еще по счастливому обороту став доверенным многих поздних рассказов и писем, — может быть,  сумею я донести что-нибудь из косточек и мяса? — еще, впрочем, живого мяса, еще, впрочем, и сегодня живого тритона…
Из предисловия к «Архипелагу «ГУЛАГу»

«Это делал не я, но мне стыдно»
Краткий конспект трех уроков по внеклассному чтению
Это случилось так. 11 декабря 1989 года я вошла в свой десятый класс и спросила, сколько сейчас времени в Америке? По-новосибирски было восемь сорок пять.
Значит, в Америке еще десятое декабря. У нас есть возможность первыми отметить день рождения Александра Исаевича Солженицына. Я повернулась к доске и написала всего-навсего одну фразу «В Вермонте еще не полночь…».
Я предложила ученикам продолжить эту фразу так, как им представляется возможным. Если кому нечего сказать, можно многоточие заменить точкой.
А еще я сказала, что это и мой праздник, за что тут же схлопотала решительное и резкое от Миши Юданина: «Это и наш праздник». У каждого был свой путь к имени писателя. Это не тот случай, когда учитель может проверить по сочинениям свою собственную работу. В школе произведения Солженицына не изучали. Но имя! Имя продолжало свое магическое действие. Родители моих учеников в свое время прочли «Один день Ивана Денисовича», и вопреки государственной травле, произведение искусства отбрасывало отсвет на своего создателя. Имя продолжало жить собственной жизнью.
…Уже кто-то из моих учеников прочитал «Архипелаг ГУЛАГ», уже начались споры вокруг Нобелевской лекции Солженицына…
Некоторые пренебрегли моим заголовком и поставили свой: «Сегодня мне просто стыдно» (Костя Нотман): «Не я его выгонял из страны, но мне стыдно».
Появлялись работы и без упоминания дня рождения. Они были проекцией юношеской исповеди: «Ощущение безысходности нашего существования. Страх перед будущим. Неужели все так и останется… Так где же истоки этой всенародной злости на других, сочетающейся с огромной жаждой подчинения себя кому-нибудь или чему-нибудь» (Сергей Гречушкин).
Их вины не было, но чувство личной ответственности за судьбу писателя так или иначе присутствовало в этих детских записках.
Шли годы. В Россию вернулся Александр Исаевич, и теперь я спросила уже новых своих учеников, стало ли возвращение писателя для них событием. Стало! И они хотели понять, почему.
…Появилось солженицынское «Как нам обустроить Россию». На отделении психологии Новосибирского университета было решено в порядке эксперимента выбрать для спецвопроса одну из трех тем. Мало кто из нас, преподавателей, догадывался, что солженицынский проект выберет большинство студентов. Те, кто нам казался циничным или равнодушным, социально пассивным, приняли работу Солженицына как возможность реализовать полноту своего бытия. Это были не отклики, а целые трактаты, свидетельствующие о том, что гражданское начало в человеке может быть вызвано словом того, кому юношество доверяет. Эти работы открыли нам наших же студентов с неожиданно новой стороны. Беспокойство за судьбы страны, в которой живешь, билось в каждой строчке. Александр Исаевич сказал однажды, что его работа была издана тиражом в 15 млн экземпляров. «И что? — спросил он. — Ничего не случилось».
Нет, случилось. Те, кто вовремя прочитал, многое понял и о себе, и о своей стране.
…Шло время. На экранах телевизора появился фильм Александра Сокурова «Узел», и мои новые ученики, которым было одиннадцать лет, смотрели этот фильм со своими родителями.
— Мама, мама! — кричала Алена Яровикова. — Этот фильм художественный или документальный?
— Тебе какая разница? — спрашивала мать.
— Большая. Я не хочу, чтобы он умирал. Он ведь живой, правда? Скажи, он будет долго жить?
Алена была уверена, что если фильм документальный, то он идет в режиме реального времени.
…Я всегда считала, что фильмы Сокурова надо показывать детям. Поэтика его фильмов сродни детскому восприятию жизни. Дети — «крохоборы». Они любят подробности. Из них вырастает представление о жизни и человеке. Они внимательно следили, как писатель выводит слова и как читает словари. Как рассматривает дерево, сраженное молнией. Они полюбили его прежде, чем прочитали его книги. «Узел» в нашем классе стал семейным кино.
…Гали. Абхазия. 1996 год. Война не кончилась. Она на время затихла. Учительница Валентина Шония преподает русский язык. Когда школа закрывалась, она учила детей дома.
— Ты знаешь, кто мы, грузины? — спрашивает меня учительница. — Мы как те муравьи, о которых писал Солженицын.
Она читает крохотку о муравьях.
— За счет чего я выжила? Я поняла, что крохотка — это способ выстоять. Ты берешь событие своей жизни и переводишь его в притчу, как это делает Александр Исаевич. И тогда уходит из тебя страх.
И она мне читает свои крохотки…
Эльвира Горюхина