08.07.2011

Мы с Машей и Ваней пошли за грибами. Я приучил их к этому давно, они ходят в лес с трех лет. Нельзя сказать, что им всегда это доставляло ни с чем не сравнимое наслаждение. Нет, наоборот. Ведь человеку, который пошел в лес за грибами, нужно до этого пройти долгий путь самопознания и самосовершенствования на открытой местности. А им некогда было проходить этот путь. Все за них решил я: просто пойдем в лес, и все.

И может быть, это самое страшное в детстве: подавленная собственная воля. Ну что, они стали бы спорить со мной? Рассказывать, что там сейчас огромное количество отвратительных насекомых? Что в паутине можно запутаться, как в рыболовецкой сети, развешенной на берегу моря (а было с ними и такое),— ведь взрослые этого просто не в состоянии понять, ведь для них это в худшем случае какой-то пух во рту? Что в буреломе они чувствуют себя как лилипуты в стране гулливеров — то есть обычные детские ощущения усугубляются совсем уже непоправимым образом... А если какой-то доброжелатель накануне еще успел, сидя за накрытым столом, рассказать им про глухаря, который может унести зазевавшегося ребенка из леса туда, где его не найдет даже их собственный отец?..

И они все-таки идут, обреченные, в лес за грибами, время от времени поглядывая в стремительно густеющее над их головами небо... С ликами мучеников, страдающих за веру, причем не их собственную, а их отца. А вера состоит в том, что сегодня мы точно что-нибудь найдем и что детям это в конце концов начнет приносить удовольствие; то есть она не зиждется ни на чем существенном, вернее, вообще ни на чем не зиждется, иначе ее и верой-то язык не повернется назвать.

Так было не один год. Я все-таки таскал их в лес, соблазняя если не грибами, то ягодами, если не животными, то растениями, если не тихой охотой, то громким пением в машине по дороге в лес (серьезнейший аргумент, работает через раз).

Я ждал и вот дождался. В этом году они первый раз сами попросили меня поехать за грибами.

Я им говорил, что и грибов-то нету, потому что жарко. И про бурелом вспомнил. И даже про глухаря. И не потому, что я не хотел ехать, а просто хотел проверить, правда ли то, что я слышу. Ведь до сих пор с истинным удовольствием они ходили в лес только на шашлык.

С каким же облегчением я понял, что они и правда хотят! Все-таки те почти насильственные поездки улеглись в какое-то нужное место в их подсознании — и вот оно полыхнуло в их головах. А я знал. Знал! Потому что лес не может не захватить человека, если он честный человек, полностью, без остатка и навсегда. Так, как когда-то захватил меня. Просто пришло их время.

Дорогой они пели мне всякие песни, которые разучили только что на отдыхе в Греции, соло и дуэтом, вернее, поодиночке и вдвоем.

Потом, когда мы зашли в лес и он стал стремительно густеть над их головами, Ваня сказал:

— Папа, говори тише! Мы же в лесу...

Да что с вами, хотелось спросить мне. Может, дурман какой напал на вас? Или, может, вы смеетесь надо мной по-тихому? Ну так спасибо, что не в голос.

— Папа, это сыроежка? — Ваня показал на сыроежку.

— А что мы по тропинке все время идем? — спросила Маша.

— Так до грибного места не дошли еще,— негромко ответил я.

— Да мы так все грибы пропустим! — сердито сказала она и свернула в чащу, откуда через минуту раздался ее крик:

— Это что-о-о-о?..

А говорили, что надо тише, мелькнула у меня в голове мысль, прежде чем я бросился на помощь своей десятилетней девочке.

Честно говоря, я предполагал, что она увидела змею или чьи-нибудь кости, часто попадающиеся в лесу настоящим его ценителям.

И чего я ее туда отпустил-то?!. И еще что-то я успел подумать ("Расслабился, сволочь, не уберег кровиночку...") — пока не оказался на поляне, залитой оранжевым светом лисичек.

— А это Маша, то, что мы искали...— еле вымолвил растерянный я.

— Это же лисички, Маша! — объяснил продравшийся вслед за мной Ваня.

Он за эти годы нелюбви к лесу научился все-таки, удивительное дело, разбираться в грибах.

— Что-то их тут столько...— озабоченно продолжил Ваня.— Надо было три корзинки взять, а не две...

Я-то, честно говоря, думал, что и одной будет много.

Мы начали косить лисички. Я пару раз впопыхах от радости объяснял им, что лисички не бывают червивыми, но Ваня каждый раз с досадой прерывал меня со словами, что он и так это знает.

Мы пошли дальше в лес. Там было больше дров, чем обычно: временами просто лесоповал какой-то вместо осиновых и елочных посадок, которые ровненько стояли еще в прошлом году. Тут я надеялся на подосиновики. Но надеяться было не на что. Я вывел их из чащи, и мы пошли краем леса — у меня была еще одна надежда...

Так мы шли долго. Я, честно говоря, подустал. Когда грибы есть, ничего не замечаешь, конечно, а когда после той оранжевой поляны и одной почти полной, хоть и небольшой корзинки, ты бродишь и понимаешь, что все бессмысленно и что жизнь прожита зря — по крайней мере, до следующей полянки... Не до наслаждения резким запахом хвои... Тут уж и паутину начинаешь замечать.

— Ну что, может, обратно? — спросил я их.— Похоже, можно уходить. И так ни на что не рассчитывали, а лисички-то — вот они!

— Нет,— сказал Ваня.

— Мы еще хотим походить,— повторила за ним Маша.

Я снова не верил своим ушам. И это мои дети? Ну да, мои. Ну ладно.

И мы пошли дальше. И я снова услышал крик, на этот раз Ванин:

— Смотрите!!!

Я посмотрел. Это был странный гриб. Ни на что не похожий. Не моховик, хоть и близко, не дубовик, не подберезовик. Я, в общем, такого никогда раньше не видел. Я даже лизнул срез ножки — нет, не горький. Но все-таки опасно иметь дело с грибом, в котором вообще не уверен.

— Это же белый! — вскричал Ваня в каком-то священном трепете.— Я нашел белый гриб!

Он так восторженно смотрел на меня и на Машу, что я ничего не мог ему возразить. Я кивнул и положил гриб в пустую корзинку. Он, видимо, списал мое равнодушие на понятную зависть и великодушно простил меня.

И тут нам начали один за другим попадаться эти грибы. Машины и Ванины крики раздавались уже со всех сторон. Слава богу, было много гнилых. Но некоторые оказались такие ядреные, что я поймал себя на мысли, что не без длительного удовольствия кладу их в корзину. Эта была гораздо больше, чем та, с лисичками, и заполнить ее было потруднее. Но они наполнили.

Сам я к этим грибам не притрагивался, но показывал их детям, когда сам находил. Откуда эти грибы тут взялись — и что это вообще за грибы? И что за испытание дал мне лес? И если бы я сразу сказал, что эти грибы мы не берем, то не проще ли было бы теперь?..

Корзинка была полная, и Маша с Ваней тем более не хотели уходить отсюда. Я еле вытащил их, совершенно обессиленных не физически, а эмоционально, из этого леса. Я шел по дорожке, между двумя еле заметными, заросшими травой и крапивой колеями, к машине, до которой оставалось уже только метров двести, и думал обо всех этих чудесах.

Но все-таки инстинкты сохранились, и я увидел его. Он стоял на самой дороге, прямо на моем пути — роскошный белый гриб. Такие редко встречаются даже в природе. Их чаще рисуют в грибных учебниках в качестве эталонного белого. Ножка шире, чем темно-коричневая шляпка... Эх, да что там...

— Что ты нашел, папа?..— зачарованно спросил меня Ваня.— Такой красивый... Почти как наши белые...

— Сам точно не знаю,— пожал я плечами.
Отец Андрей Колесников

Журнал "Коммерсантъ Weekend"