06.05.2011
О современном восприятии истории войны размышляет немецкий ученый Бернд Бонвеч

Бернд Бонвеч: Исход войны задал различные направления развития воспоминаний. В Германии определяющей была капитуляция - крах империи. В Советском Союзе - победа.
Отголоски майской канонады 1945-го не утихли: Победа стала матрицей коллективной памяти россиян о ХХ веке.
О том, что будят в нас звуки тех салютов и что заглушают, рассказал "РГ" крупнейший в Европе специалист по советской и российской истории профессор Бернд Бонвеч.
В нашей стране он известен как основатель и первый директор Германского исторического института в Москве. Здесь не только поддерживают германистов (особенно из провинции), но и содействуют рассекречиванию и публикации архивов, в том числе - трофейных немецких. Кредо Бонвеча: "Народы России и Германии связаны друг с другом воспоминаниями больше, чем с любым другим народом".
Российская газета: Насколько отличаются - спустя десятки лет после войны - российские воззрения на нее от немецких?
Бернд Бонвеч: Исход войны задал различные направления развития воспоминаний. В Германии определяющей была капитуляция, крах империи. В Советском Союзе - победа. Для немцев войну символизируют развалины церкви памяти кайзера Вильгельма I (здание пострадало от бомбежки и законсервировано. - "РГ") или мемориал уничтоженным евреям в центре Берлина. Для россиян - 85-метровая статуя Родины-матери, вздымающей огромный меч в небо над Волгоградом. У нас - молчание, призывающее к раздумьям, у вас - монументально-величественное торжество и, по-моему, предупреждение.
РГ: Есть объяснение этому?
Бонвеч: На публичную память в СССР сильно влияла политика. В первые годы после войны акцент ставился на ее человеческое восприятие: ужасы, маленькие радости... Под влиянием "холодной войны" для мобилизации населения было распространено ощущение, что государство все еще под угрозой. Изображение войны в конце 1940-х трансформировалось в безжизненную, абстрактную историю победы, достигнутой великим Сталиным. Во время оттепели память пережила расцвет, хотя "окопная правда" и подвергалась критике за "уклон в Ремарка". Но с отставкой Хрущева началось небывалое приукрашивание, героизация и монументализация войны - тогда-то и были созданы многочисленные мемориальные комплексы в честь победителей. Страдания и лишения, смерть и уничтожение были исключены из публичных воспоминаний, хотя изображение темных сторон вовсе не исключает позитивных ассоциаций и, по определению писателя Вячеслава Кондратьева, "парадоксальной ностальгии". Бывшие военнопленные, узники концлагерей и "восточные рабочие" вряд ли могли найти место в официальном дискурсе. Близкие пропавших без вести (подозревавшихся в дезертирстве) не получали господдержки. Замалчивались судьбы инвалидов войны. Во время перестройки воспоминания этих групп населения хлынули наружу и выяснилось, что многие ветераны страдали от "насилия над памятью". Попытки задокументировать воспоминания, которые еще жили в памяти миллионов людей в России, и включить их в коллективную память, были свернуты - не в последнюю очередь из-за кризиса в экономике. Изменения в образах прошлого стали непозволительной роскошью. Сегодня не общественность определяет направление развития воспоминаний. Это снова делает государство. И оно стимулирует сохранение памяти исключительно о победе.
Наверное, любое государство, выиграв войну, вело бы себя так же. И если мы, немцы, находим героико-патетическую окраску памяти о Второй мировой немного чуждой и спрашиваем: где память тех и о тех, кто безвинно страдал в СССР, где воспоминания о миллионах жертв среди гражданского населения, то надо понимать, что наша точка зрения на войну отличается от взгляда победителей в целом, не только россиян.
РГ: Почему мы сохраняем пафос застойных времен?
Бонвеч: В эти десятилетия публичное отношение к войне менялось, но ненадолго. В 1995 году юбилей Победы отмечали без особого размаха. Но, очевидно, на высшем уровне поняли, что люди нуждаются в положительной идентичности. И без таких праздников ее не будет. Победа останется победой, никто не посягает на ее переоценку. Я даже думаю, что внешний мир, включая ваших бывших союзников, лишь сегодня действительно признает вклад СССР в борьбу с нацистской Германией: на 65-летие Победы в Москву впервые съехались все их представители. И ведь никто в Европе не обратил внимания на то, что шесть лет назад 9 Мая на Красной площади показали Великую Отечественную как revue, Мирей Матье пела на джипе - никто из журналистов не заметил! Все ушли вслед за VIPами. Мне же это revue показалось попыткой перемены официальных представлений, снижения пафоса.
Немцам тоже хочется иметь позитивную идентичность. Это трудно: у всех свои грехи. Возьмите вынужденных переселенцев - немцев, изгнанных из стран Восточной Европы после 8 мая 1945-го. Семь миллионов! Естественно, поляки и чехи не хотят, чтобы мы это вспоминали, подспудно чувствуют себя виновными. Но преступления против гражданских немцев совершались карьеристами, а не теми, кто страдал под властью нацистов. В Чехии наконец начинают писать об этом, в Польше начнут... Роль преступника на сцене истории всегда свободна. Тот, кто не может стать героем, стремится выглядеть по крайней мере жертвой. Поляки чувствуют себя жертвами, и по праву, но не во всем! "Как один, поднялись на борьбу с врагом" - миф! Каждый народ нуждается в таких иллюзиях, но задача историков установить правду, пусть и горькую. Миф Сопротивления во Франции соединил нацию после войны. Но их промышленники зарабатывали на немецких заказах, а полиция помогала вылавливать евреев и членов подполья! В Дании такой же миф - хотя страна во время Второй мировой жила без оккупации. Правда, спасла почти всех своих евреев (датчане зарабатывали на их желании жить). Человек есть человек. Чего ожидать от крестьянина, когда советская власть ушла, оставив его на произвол судьбы? Вернется ли она?.. Естественно, люди пытались справиться с ситуацией как она есть. Рано или поздно все это включится в коллективную память. Однако если внешний мир требует от русских только воспоминаний о преступлениях, например, в Катыни, конечно, русские обороняются и не хотят признавать свою вину. И немцы не хотели. И до сих пор признали не все.
РГ: В Европе и России то и дело подают голос неонацисты - мы неправильно усваиваем уроки Второй мировой?
Бонвеч: Я не сторонник запретов, они принуждают людей уходить в подполье, действовать втихую, и мы не видим, кто в нашем обществе думает "не так". Мне кажется, лучше допускать правых к общественному высказыванию, но держать их, так сказать, в зоопарке. Обидно, когда в Германии такие партии проходят в ландтаг и даже бундестаг. Но это редкость, и мы всегда радуемся, когда избиратель, как на последних выборах, не поддерживает правых.
РГ: В России обсуждают предложения по увековечиванию памяти жертв тоталитарного режима и национальному примирению. Может ли нам пригодиться опыт Германии?
Бонвеч: Германии помогло поражение в войне. Поверженные могут судить себя сами. А победителей не судят. Процесс и в Германии очень долог. У нас проблема существовала до 1945 года, а мы все еще остро дискутируем, а у вас до начала 1990-х. Надеюсь, через поколение вам будет легче. У нас обсуждение активизировалось, когда деятели Третьего рейха исчезли из публичной жизни. Потому что человек идентифицируется с тем, чему был современником. "Преодоление" тоталитарного прошлого у нас связано и с уголовным расследованием государственных преступлений, реабилитацией жертв, компенсацией за причиненные страдания и систематическим осмыслением истории ГДР.
РГ: Что вы думаете о "политике памяти" в России?
Бонвеч: Очевидно стремление ответственных чиновников представить жителям страны прошлое, которым они могут гордиться. Обходя "темные" пятна. Мыслящие люди понимают, где неправда и несправедливость, но масса, видимо, довольна благостной картиной советского прошлого. Быть великим приятно. Пугают некоторые школьные учебники, которые бескритично относятся к Сталину... На Украине с черными страницами советского прошлого обходятся упрощенно: "Это русские виноваты", - отделяя себя от сталинизма, избегая идентификации с преступлениями режима. Так и немцы после войны заявляли: "Мы были оккупированы нацистами". Россияне же удивительно сильно идентифицируются со сталинской политикой. Хотя во время перестройки миллионы людей ее ругали...
РГ: Существуют ли разногласия между германскими и российскими историками?
Бонвеч: В принципе, все темы, которые замалчивались в СССР или ГДР (судьбы военнопленных, узников), теперь обсуждаются. Недосказанность скоро исчезнет. А споры есть. Скажем, вокруг модернизации постоянной выставки в германо-российском музее истории Второй мировой "Берлин-Карлсхорст". Мы, немецкие члены научного совета, назвали экспозицию о довоенных отношениях Германии и СССР "Расширение экспансии Советского Союза в тени советско-германского договора". Российские коллеги против. Хотя там только факты! Большинство историков в РФ готово признать, что СССР не только защищался. И вдруг такие баталии. У меня "русский уклон", я люблю Россию не умом, но сердцем. Моими первыми товарищами по играм были дети русских - солдат оккупационных войск... Но, признавая свою историческую вину, немцы раздражаются, если другие отвергают свою.
РГ: Какие загадки в истории советско-германских отношений могли бы совместно исследовать ученые наших стран?
Бонвеч: Допустим, Рапалльский договор 1922 года (ознаменовал собой окончание международной изоляции РСФСР. - "РГ"): до сих пор никто точно не знает, почему итальянский чиновник ночью пошел к немецкой делегации и сказал, что советская, английская и французская почти соглашаются на заключение договора. Что за этим стояло?.. Или популярные теории о том, что Сталин хотел сблизиться с Гитлером. Предположение того же рода - о полете Молотова за границу для встречи с Риббентропом во время войны. Впрочем, подобные идеи живут тем, что никто не может доказать обратное. Любопытны сталинские предложения 1952 года: объединение Германии в обмен на нейтрализацию. Реальные намерения или провокация?
Татьяна Ткачева
"Российская газета"