13.12.2010

Как я пострадала за современную литературу

Пробежав глазами список рекомендованной для внеклассного чтения литературы ХХ века, ученица 10-го класса (в 10-м по программе — вторая половина XIX века) спросила с вызовом:
— А где же современная поэзия? Вы что, ее не знаете?
Я только усмехнулась.
И на следующий урок принесла ей свою книжку и сказала: «Посмотри. Если зацепит, поговорим подробнее…»
А через день вызывает меня директор (мне и в страшном сне не могло присниться, по какому поводу) и грозно спрашивает:
— Чем вы руководствовались, давая ученице 10-го класса это?— и кивает на стол, где, я вижу, лежит моя книжка.
— Девочка интересуется современной поэзией, я один из современных поэтов, — отвечаю я. — К тому же она знает меня лично, а это всегда подогревает интерес…
— А вы отдаете себе отчет, — все так же грозно продолжает директор, — что в вашей книжке есть эротика, матерное слово и слово «сперма»!
Мне стало смешно, захотелось спросить: «А Пушкин? А Цветаева? А Солженицын? А Аксенов? А Довлатов? А Бродский, наконец?»
Но вместо этого я сказала, что я ведь не собиралась «проходить» себя на уроке, я просто дала девочке книжку, с таким же успехом она могла купить ее в книжном магазине.
— Магазины, — брезгливо сморщился директор, — могут торговать чем угодно, но в свою школу я не позволю тащить всякую…
(Думаю, он хотел сказать «грязь». Хорошо, что сдержался.)
Выйдя из кабинета директора, я направилась в другой, к его заместителю, который, кстати, и позвал меня сюда, в лицей «Вторая школа» (бывшая спецшкола №2).
Заместитель, разумеется, был в курсе.
— Ну что же вы, — с укором сказал он, — так подставились. — И добавил: — И всего-то в трех местах…
(То есть книжку можно было бы и дать, но в «трех местах» страницы вырвать или заклеить.)
— Очевидно, — сказала я, — мне не место в вашей школе: у нас разные представления о том, что такое культура (я, к примеру, считаю, что культурный человек не тот, кто не знает «плохих» слов, — если предположить, что такое возможно, а тот, кто знает, где их можно употреблять, а где нет), а стало быть, и воспитание…
Заместитель замахал руками:
— Что за мысли! Как можно бросить детей! Это предательство!
Признаюсь, эта совковая фразеология резанула мне слух, но я решила не рубить сплеча, а, как советовал один мой любимый учитель, «дожить до понедельника».
Дело было в пятницу.
А в понедельник является ко мне классный руководитель «девочки с книжкой» и, потупив глазки, предупреждает: мол, родители объединились и собираются писать то ли в департамент образования, то ли в Министерство культуры, что я, сама пишущая некультурные книжки (не думаю, что за выходные все родители успели прочитать мою книжку, думаю, сработало до боли знакомое: «Лично я этого не читал, но протестую»), в обход школьной программы протаскиваю на уроки литературы сомнительных авторов (объясняю: у меня правило — после каждого автора XIX века давать урок внеклассного чтения по литературе XX века, чтобы дети не отрывались от современности. Список же «сомнительных» авторов был такой: Ч. Айтматов «Белый пароход», Ю. Поляков «Сто дней до приказа», П. Санаев «Похороните меня за плинтусом», А. Иванов «Географ глобус пропил») да еще заставляю писать по ним сочинения, между тем как в конце года учащиеся пишут сочинение только по ХIХ веку…
«Действительно, — подумала я, — глупо читать книжку, если по ней не будет сочинения…»
Иду к заместителю директора.
Он, разумеется, опять в курсе.
Но на этот раз ничего не говорит, а просто протягивает мне лист бумаги для заявления.
«А как же «предательство»? — подумала я. — Или — под нажимом родительской общественности — рассосалось?»
Скучно на этом свете, господа!
Скучно и грустно смотреть на «разгул демократии» в школе; на то, как родители (причем материально школа от них впрямую не зависит, она — не платная) решают, кто должен учить их детей, какие книжки должны читать дети и сколько сочинений писать; на то, как, боясь конфликта, прогибается под родителей администрация.
А может, она не прогибается, а действительно солидарна с родителями?
Что ж, тогда еще хуже.
Родители могут не разбираться в том, «что такое хорошо и что такое плохо» в литературе, а руководители школы (в данном случае один историк, а другой математик), если уж не разбираются сами, могли бы посоветоваться со специалистами.
Достоевский писал, что «с ребенком можно говорить обо всем».
С ребенком! А ведь в 10–11-х классах сидят взрослые люди.
Ханжество думать, что они не знают слова «сперма» (кстати, в стихах употребленного как метафора).
Что касается мата, то в литературе он оправдан там, где его нечем заменить (попробуйте заменить нецензурное слово в стихотворении Маяковского «Вам!»). А эротика…
Одно из самых, на мой взгляд, эротичных русских стихотворений — «Зимняя ночь» — в составе романа «Доктор Живаго» включено в программу 11-го класса.
Или, может, «проходя» роман, это стихотворение вырезать или заклеить?
В своих недавних выступлениях на «Эхе Москвы» (один раз передача посвящалась половому, а второй — религиозному воспитанию школьников) я сказала, что новые предметы будут не нужны, если как должно — с умом, тактом и любовью — преподавать русскую литературу: в ней есть всё — и душа, и тело, и пол, и Бог.
…Тогда в кабинете директора после его «наезда» я заметила, что, проанализировав сочинения «Моя любимая книга», обнаружила, что десятиклассники совсем не знают современных (или хотя бы ХХ века) писателей, что они живут как будто под колпаком…
— И прекрасно! — перебил меня директор. — Я счастлив, что моя школа — остров культуры в нашей грязной действительности…
Сериал «Школа» показал нам одну крайность: школу-притон, но дистанцируясь от нее, опасно впадать в другую крайность — школу-парник, «остров».
Когда-то на уроках по Чехову я объяснила своим ученикам, что «футляр» — это универсальная метафора. Что «футляром» может стать все что угодно: профессия, семья, даже любовь.
Оказывается, и культура.
Справка «Новой»
Инна Кабыш родилась в Москве в 1963 году в семье служащих. В 1986-м окончила факультет русского языка и литературы Московского заочного педагогического института. Работала старшей пионервожатой (1980—1983), учителем (1983—1987) в школе, руководителем литературно-музыкального коллектива при Дворце культуры «Энергетик» (1987—1989). Первая публикация — в альманахе «Поэзия» (1985). Стихи печатались в журналах «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов», «Юность» и др. Член СП СССР с 1989 года. Автор четырех книг стихов. В 1996 году за книгу «Личные трудности» Инна Кабыш была удостоена Пушкинской премии фонда Альфреда Тёпфера (Гамбург).
Вот что написал о ней Евгений Евтушенко в своей антологии «Десять веков русской поэзии»:
«Сейчас слишком много стихов комнатной температуры. У нее, что называется, ртуть в термометре клокочет от беззащитной чувствительности. За это и ученики ее любят, и книги ее раскупают, и ладоши отбивают, когда она читает стихи.
Поэт со строгим вкусом Владимир Корнилов писал, что она поразила его «редкой для женской поэзии связью быта и Бога, интимной лирики с судьбой страны». Лев Аннинский разглядел в ней «цветаевский вопль женщин всех времен: возместить вакуум любви».
Я был в школе, где Инна работала, и видел, как трогательно она волновалась за своих учеников — гораздо больше, чем перед собственным поэтическим выступлением. Признаюсь, что класс ее мне понравился, понравились школьники, полные ненасытного любопытства. Ее педагогическая методика основывается на свободной выработке философии жизни самими учениками.
Понимаю Юрия Ряшенцева, который в послесловии к книге Инны Кабыш «Невеста без места» (2008) посетовал, что в его школьную пору ему не довелось поучиться русской литературе у такого преподавателя, как Инна Александровна.
«Послушайте, с какой гордостью она написала о профессии учителя литературы: «Я переделать мир хочу —/и от бессилия кричу./Я Достоевского читаю,/я русских мальчиков учу»...»
Инна Кабыш